Рецепты эффективной несвободы

Нобелевский лауреат по экономике (а он был первым американцем, удостоенным этой премии в 1970 году) Пол Сэмюэльсон в своем легендарно знаменитом университетском учебнике по economics (не путать с политэкономией), издания 1961 года, предрек, что советский ВВП может превзойти американский к 1984 году, в худшем случае к 1997-му. Учебник этот переиздавался каждые три-четыре года, начиная, кажется, с 1947 года. Автор регулярно вносил поправки. По мере приближения к указанным датам и под влиянием своих новых расчетов (Сэмюэльсон, конечно, был силен в использовании математических методов в изучении экономики) в издании 1980 года время достижения экономического паритета СССР с США было отнесено на 2002-й (оптимистический сценарий) либо же на 2012 год. То есть сегодня мы должны были быть уже там. Во всеобщей сытости и богатстве.

Самого лауреата не расспросишь теперь, что же пошло не так: он умер три года назад. Однако справедливости ради стоит отметить, что он в те годы был отнюдь не одинок в своем если не восхищении (впрочем, он никогда не был в полной мере таким же романтиком рынка, как Милтон Фридман) советской экономической и общественной моделью, то, по крайней мере, уважении к ней. Она довольно многими авторитетными западными экономистами считалась, по крайней мере, имеющей право на существование, оправдывающей это право.

Особенно при этом выделяли такой аспект, что, мол, советская экономика сумела пробудить в людях альтруистическую мотивацию к труду.

Таким аналитикам, разумеется, самая существенная разница – то, в чем западное общество выигрывало по сравнению с советским, – виделась вовсе даже не в экономической сфере, а в политической. Но в 60-х — начале 70-х годов прошлого века, когда тот же СССР оказался на пике своего расцвета, многим на Западе вовсе не казалось, что именно отсутствие политических свобод принесет и гибель советской цивилизации, и победу Запада в холодной войне. Такая точка зрения возобладала позже. Мол, свобода лучше, чем несвобода.

Однако нынешнее состояние мира вносит сумятицу в работу еще недавно казавшихся очевидными формул и принципов. Эта сумятица, да и вообще кризис современной идеологии (кризис — с точки зрения дефицита идей) застали российский правящий класс на распутье: старое развалилось, новое не привилось, нравственные принципы, которые вроде как должны быть у того, кто претендует на звание элиты общества, и вовсе куда-то подевались.

С одной стороны, глядя на то, как «работает» демократия в какой-нибудь Греции, типичный представитель этого правящего класса, вплоть до нынешнего президента, с трудом воздержится по случаю от скептического замечания в адрес современных «демократических» политиков, которые не видят дальше текущего политического цикла, ставят популистское стремление угодить всем и всяческим рейтингам выше долгосрочного планирования, требующего подчас решительных, но непопулярных мер. В экономике, в общественной жизни есть масса вопросов, которые не решаются – не решаемы – на референдумах и простым большинство голосов в парламенте. В том числе потому, что

получение простого большинства голосов за счет всякого рода нахлебников, иждивенцев, профессиональных нищих, живущих на пособие либо за чужой счет, не может служить прочной основой общественного прогресса. И вообще может вести в тупик охлократии.

С другой стороны, подобные «огрехи» демократии могут, теоретически, корректироваться наличием института политического лидерства. С которым сегодня во всем мире явные проблемы. И, возвращаясь к тому же периоду расцвета советской модели, в которой западным экономистам нравилось наличие в ней альтруистической мотивации, то что бы ни говорили задним числом про «совок» сейчас, такой проблемы лидерства в лице правящего класса для общества той поры не было. Оно ее не видело, не осознавало на субъективном уровне своего восприятия. И даже если лично Никита Сергеевич Хрущев мог считаться «дураком» и «кукурузником», то КПСС в целом и его солнечное политбюро ЦК в отдельности – никак уж нет. И уж во всяком случае тогдашняя партноменклатура не воспринималась на массовом уровне как оборзевшая от бесконтрольной власти и мздоимства партия жуликов и воров.

Наконец, с третьей стороны, очевидные успехи азиатских стран на стезе так называемой авторитарной модернизации поколебали сегодня уверенность многих в однозначной правомерности вышеприведенной формулы насчет свободы: получается, что несвобода может быть лучше свободы. Эффективнее. Особенно когда выясняется, что если где-то и был сакральный рецепт насчет правильного сочетания свобод политических и экономических, то он явно утерян. Да и похоже, что для разных стран это сочетание по определению должно быть разным.

Мы, к примеру, своего рецепта явно не нашли. У власти и общества на сегодня настолько отсутствует консенсус по поводу правильного сочетания ингредиентов, что наверху возобладало желание контролировать все и вся – от политических митингов до процедурного оформления командировок в малом и среднем бизнесе. Всякая несанкционированная активность – что политическая, что экономическая – вызывает паранойяльное почти ее неприятие и неуемное желание ее окоротить.

Нынешний российский правящий класс в лице своих наивысших руководителей (впрочем, можно употребить в данном случае и единственное число), хотя и произносятся от случая к случаю правильные слова про институты, про институционализированные и кодифицированные в праве права и свободы, на самом деле в институты не верит. Эти люди искренне верят в то, что все еще возможна точечная настройка системы.

Поставить «правильных» людей (по факту получается – своих, ибо только они воспринимаются как правильные) на ключевые позиции. Подправить инструкции по ручному управлению. Лично разруливать проблемы в критических ситуациях на основе только одному человеку понятных принципов: а другим и не надо ведать этих принципов, ибо знание это многомудрое не приведет к повышению пригодности этих людей к управлению, а негодны практически все. Достать и примерно наказать каждого смутьяна, невзирая на методы. Поскольку смута эта, по искреннему убеждению отдающего команды, вредоносна, как всякий русский бунт (синонимичный, как получается нынче, любой среднестатистической революции «арабской весны»).

Этот как раз тот случай, когда цель (спокойствие, стабильность) оправдывает средства (избирательное правосудие). Вот, собственно, и все рецепты.

Но что-то все мешает и мешает сложиться, словно паззлу, гармоничной картине мира в рамках одного отдельно взятого острова стабильности в океане народных бурь и кризиса современной демократии. Что страшно раздражает: как же так, что не так делается, почему не выходит каменный цветок? Ах, да: не хватает той самой альтруистической мотивации, которая, как говорили раньше, толкала бы народ на созидательный труд, а сейчас говорят – на конструктивную работу. Удивительно, но факт: система может быть любой – авторитарной, социалистической, капиталистической с социал-демократическими оттенками и без таковых, – но проблема лидерства и его морального наполнения, проблемы справедливости и правосудия (на уровне субъективного общественного восприятия) оказываются сегодня куда более универсальными рецептами успешности и устойчивости того или иного общества, чем рынок или госплан, чем демократия или тоталитаризм. Жаль, старик Сэмюэльсон не дожил. Он бы посчитал, во что именно нам сегодня все это обходится.