Возвращаясь в реальность

Мы живем в странные и удивительные времена.

Я понимаю, что так мог бы сказать, да и говорил, конечно, любой человек любой эпохи. В палеолит охотник, должно быть, сидел у костра, рядом с которым оттаивала туша мамонта, и думал: до чего странные времена, камень превращается в воду. А королю, скажем, Мануэлу Первому, что правил Португалией в начале шестнадцатого века, казалась удивительной эпоха великих географических открытий: это ж надо, землю-то, оказывается, можно обойти по кругу и вернуться в ту точку, откуда начал.

Но наши времена — они и правда странные и удивительные больше, чем любые другие. Потому что именно в наши времена не осталось почти ничего, что нельзя подвергнуть обоснованному сомнению. О чем бы ни шла речь, от прикладной физики до ритуала ухаживаний — ничто больше не является бесспорным. То, что еще вчера казалось чем-то незыблемым, тем, на чем мир стоит, сегодня становится ментальным артефактом в музее ошибок и заблуждений прошлого. Камень стремительно превращается в воду, вода в пар, и земля, конечно, круглая, но это не точно, может быть, ее и вовсе нет, земли-то, а есть только чья-то коллективная галлюцинация или вовсе 3D-модель, почем нам знать.

Ни в чем нельзя быть уверенным — если у тебя есть мозги и доступ в интернет. Человек думающий — это человек сомневающийся, такие теперь правила.

Вообще-то хороший мир, мне нравится. Постоянная смена парадигм как символ вечного движения — это красиво. Это развитие, рост, совершенствование. Конечно, чем-то приходится и жертвовать. Вот Гоша, скажем, он же Гога, он же Жора, тот самый, из фильма «Москва слезам не верит». Гошу в топку, Гоша больше не герой и не мечта, с точки зрения современной женщины, Гоша нарцисс и психопат, и связываться с таким не надо. Да что там кино, так, щепочка в костре, где сгорают теперь в мгновение ока идеологии, репутации и общественные устройства. В быту это называется не слишком красивым словом «расхламляться»: перебрать, оценить, выбросить. Избавиться от лишнего и таким образом обрести воздух и свободу.

Да, хороший мир. Но если остановиться и посмотреть в небо, мир это начинает немного плыть в глазах. Голова кружится, подташнивает, и рука рефлекторно тянется нащупывать что-то прочное. Что-то, что не движется и не меняется. Опереться на что можно — чтобы не упасть.

Я не могу помнить 9 мая 1945 года — меня тогда на свете не было. Я, сказать по правде, и деда своего, который в тот день расписался на стене берлинского Рейхстага, уже начинаю забывать. Прошлое тает постепенно и неумолимо, утрачивает реальность — как береговая линия для уходящего корабля. Крепкий одноногий старик со смеющимися глазами больше не приходит к школьникам. Мы, которым теперь по сорок, четверть века назад спрашивали его, каково это — «бить фрицев». Но он почти не рассказывал про войну, а только про победу. Кто знает, где теперь его гимнастерка и ордена — много орденов… И где теперь та Победа, о которой он говорил, а мы слушали… Не знаю. Трудно что-то знать, когда живешь в такие странные и удивительные времена.

Но кое в чем я все же уверена. В мире, где никто ничего не знает, где никто ни в чем не уверен, где все оспаривается, и это хорошо — все-таки есть на что опереться.

Существуют простые и упрямые вещи. Ну, скажем, что мир лучше войны. Что жизнь лучше смерти. Что победа лучше поражения. Что реальность, в которой Освенцим разрушен, лучше той, в которой он существовал и функционировал.

Тут не в чем сомневаться, понимаете.

Это вам не Гоша, он же Гога, он же Жора, которого можно переосмысливать в контексте нового социального устройства. Это, если смахнуть рукавом политическую пыль, ясная как стекло истина: мы защищали свой дом, и мы смогли его защитить. Цена была высока, мы влезли в долги, которые не выплатили до сих пор — не другим, самим себе. Мы все еще живем с ранами той войны, несколько травмированных поколений, не знающих покоя. Но мы победили. Победили — и выжили.

Девятое мая — это якорь. Основа. Та самая спасительная надежность в жизни, где все «не точно». Это тот день, который дает силы жить дальше. Силы, и смысл, и надежду, потому что это тот день, когда мы можем без всяких сомнений и колебаний сказать: мы все сделали правильно. Мы ошибались и до, и после, и ошибемся еще миллион раз. Но тогда мы все сделали правильно, и это правильно в любой реальности и в любом мире.

Девятого мая я не буду праздновать правоту, «Хоботов, это мелко», хотя приятно знать, что есть хоть что-то в нашем прошлом, в чем можно не сомневаться. Я даже не буду праздновать победу, она, в сущности, не моя, а именно «наша», и в этом «мы» больше дедов, чем нас. Но я буду праздновать мир, этот странный и удивительный мир, который сомневается во всем, включая собственную реальность. Мир, который может себе это позволить, потому что почти век назад наши предки пошли его защищать. Не колеблясь и не сомневаясь.