Цивилизация
Самое мягкое, что можно услышать о журналистах — «представители второй древнейшей». Вроде как все литературно и в пределах допустимой лексики, но только коннотация абсолютно однозначная. И становится неприятно. Хуже, наверное, только про женщин — бабы. Не в контексте причем Кустодиева или там писателей-деревенщиков, а уничижительно: что с бабы взять. Или «бабство какое». Обабилась. Да, дурная баба.
Я журналист и женщина. Убойное, можно сказать, комбо, особенно когда открываешь социальные сети или популярные паблики. Что ни коммент — то про «вторую древнейшую» и «про баб». Читаешь, бывает, и кипишь: да что же это такое, почему это я «писака продажная». И если так, то где мои деньги? И что это такое «обабилась». Особенно если про мужика написано. Или вот что за оскорбление «бабьи мозги»? Я, может, получше тебя ими соображаю! И руки зависают над клавиатурой — ну чисто салонный пианист перед тем, как вдарить «Венгерку». Пряди только над вспотевшим лбом не хватает, а то бы отбросить ее ввысь резким движением головы.
Да как вы смеете! Писать такое! Обо мне, да-да, обо мне, ведь я тоже журналист! Или женщина. В зависимости от контекста. А это вот что — «рестораторы — ворюги». Да у меня друзей-рестораторов тьма, и все честнейшие люди. Или вот еще: «Кошатники — люди закрытые и недоверчивые». Я открытая и доверчивая, не смейте меня оскорблять! Что вы обо мне знаете, чтобы такие вещи… это, наконец, обидно… (Плак-плак).
Нет, серьезно, надо же как-то вспомнить о самоуважении и вступиться за свою профессиональную или социальную группу. А то взяли моду — «москвичи народ избалованный». Давайте-ка вы не будете писать такие вещи обо мне и моем круге, в котором нет ни одного избалованного москвича, все работяги и очень скромные.
Пару раз я, как говорится, обрушивала руки на рояль. Треды, в которых я требовала уточнений и извинений — покайся, интернет-грешник, перед всеми журналистами, женщинами, кошатниками и москвичами! — росли со скоростью метр в секунду.
Самая кровавая сеча, в которой мне довелось побывать, случилась в кулинарном сообществе и началась со слов «Кто о еде пишет, тот обычно готовить не умеет. И наоборот».
Не помню, кто во мне оскорбился больше — та, кто пишет или та, кто готовит. Но обида была страшная. Спустя какое-то время жизнь свела меня с автором той фразы лично, и я, исключительно с целью взаимной идентификации, напомнила ему и о боевых действиях, и о созданном им casus belli. А вот о том, насколько было обидно от той фразы лично мне — умолчала. Потому что к этому времени уже знала об одном удивительном и довольно страшном эффекте интернета: уверенность в том, что все, там написанное — про тебя.
Проблема, в общем, не новая: почти каждый из нас хотя бы раз в жизни ловил себя на мысли «А не надо мной ли они сейчас смеялись?» Если подумать, это были именно те моменты, когда нам казалось, что мы смешны или нелепы. Что новое платье сидело не слишком хорошо. Или вчера во время свидания что-то пошло не так… Моменты, когда мы чувствовали себя уязвимыми, слабыми, обнаженными. Это не страшно, если не брать крайние случаи явных проблем с психикой. Это в рамках нормы. Было.
Но потом что-то пошло не так.
В эпоху развитых социальных сетей нас накрыла мания преследования принципиально нового уровня: мы стали воспринимать как личное оскорбление любое негативное окрашенное упоминание общности, к которой так или иначе можем себя отнести.
Речь уже идет не о защите прав неких социальных групп, что само по себе, кстати, абсолютно правильно. Не о разжигании вражды и ненависти по принципу, скажем, национальности, что попросту незаконно. Речь о том, что если кому-то нынче придет в голову сказать «люди, которые носят красные брюки с желтыми ботинками — дальтоники», он может быть уверен: сейчас его завалят фотографиями красных брюк с желтыми ботинками и воплями: «Я так одеваюсь, и я не дальтоник!!!»
Теперь надо писать так: некоторые из людей, надевающих желтые ботинки к красным брюкам, иногда могут демонстрировать симптомы дальтонизма — по моему скромному мнению. Но и это не гарантия, потому что обладатели красных брюк или любители красно-желтой гаммы немедленно возразят: а вы врач? Офтальмолог? Покажите диплом! Ах, не врач! Ну и нечего тогда диагнозы по аватарке ставить, нетолерантное чудовище.
Даже безадресное мнение, мнение «вообще», мнение о явлении или событии — должно теперь высказываться с тысячей оговорок и уточнений. Категоричность не в моде, высказываться надлежит осторожно, упаковывая свои мысли в сотню слоев осмотрительности и доведенной до абсурда политкорректности. Сопровождая любой чих ремаркой «по моему мнению» или «это мое оценочное суждение».
Бога ради, разве это не очевидно само по себе? Откуда эти бесконечные вопли «Я не такой, вы все врете?» Откуда взялась эта ни на чем не основанная уверенность, что любое высказанное мнение — непременно мнение о тебе лично? Чрезмерная прозрачность наших жизней, проистекающая из специфики социальных сетей? Чувство, что мы стали более уязвимы в силу большей открытости? Ощущение того, что мир не так велик, как мы думали, и, следовательно, любое высказывание адресно: не в пустоту, небось, его вываливают, люди кругом? Наверно, все вместе, и кое-что еще.
«А я не такой!»
Каждый раз, когда я читаю этот исполненный негодования вопль, мне слышится в нем какое-то запредельное одиночество. Желание почувствовать себя частью чего-то большего. Какого-то сообщества, пусть даже несуществующего. Желание причислить себя к какому-то иллюзорному «мы»: мы, эмигранты; мы, велосипедисты; мы, любители желтых ботинок. Не конкретный «Союз эмигрантов», «Лига велосипедистов» или «Клуб любителей желтых ботинок», а вообще. Глобально. И уже в рамках этой очень условной общности заявить: обижаете НАС — обижаете МЕНЯ.
Кстати — потрясающий парадокс! Можно и даже считается крутым заявлять: «Люди - зло». И это заявление будет с одинаковым воодушевлением воспринято и эмигрантами, и велосипедистами, и любителями желтых ботинок. И вряд ли кто-то скажет: «Вы сейчас оскорбили меня, потому что я тоже человек». Который, безусловно, существо социальное.
Но в какой-то момент мне пришлось прикрикнуть на себя: тот, кто плохо говорит о чем-либо, что может быть хоть как-то связано с моей жизнью, необязательно говорит обо мне. Карлин, Кларксон, Невзоров, Быков, Собчак и все те чуваки в интернете, которые пишут то, что мне не нравится — говорят не обо мне. Да, я знаю, что Карлин уже умер, но вот уж кто просто-таки провоцировал завопить: «Я не такая!!» Ну существует же вероятность — небольшая, но она есть! — что они меня знать не знают, и сам факт моего существования никак не влияет на их мнение о журналистах, женщинах или кошках. И если я воспринимаю как личное оскорбление слова, сказанные не мне и не обо мне — это моя проблема.
До тех пор, пока эти высказывания не выходят за рамки закона и не обращены против меня лично — они имеют право быть высказанными. Так, как того хочет их автор. С реверансами или без, длинно или коротко, грамотно или с кучей ошибок. Сорокалетние женщины непривлекательны, потому что у них морщины и лишний вес, говорит кто-то. И ей-богу, я слишком взрослая, чтобы бежать и рассказывать, что «я не такая», пытаясь таким образом защитить себя и всех сорокалетних женщин. Знаете что? Я даже не буду отождествлять себя с сорокалетней женщиной ВООБЩЕ. В основном, конечно, потому что мне не сорок, а сорок два. Но есть и другие причины.
