Меньшинство побеждает

Пока Россия готовится к президентским выборам, Германия вот уже почти полгода пытается подвести итоги парламентских. То есть голоса-то давно подсчитаны, но вот сформировать коалицию, которая обладала бы большинством мест в парламенте, все никак не удается.

Причина — партия «Альтернатива для Германии», — которая ворвалась в немецкую политику с третьим результатом и разрушила все традиционные партийные расклады.

Респектабельные немецкие журналисты называют ее партией «фрустрированного меньшинства» и пишут статьи в диапазоне от «как мы дошли до жизни такой?» до «здесь подкрутить, там подправить — и будет как новенькое». От «вот и он, апокалипсис сегодня» до «нет, что вы, показалось».

Просто признать реальным и нормальным наличие меньшинства — хоть фрустрированного, хоть какого, но ставящего под сомнение базовые основы многолетнего политического консенсуса — трудно даже самым продвинутым либеральным демократиям.

Нечего и говорить, что российская система власти устроена таким образом, что практически исключает видимое политическое участие несогласных. Надо, впрочем, сказать, что в той же Германии антиисламские и евроскептические настроения были давно, а до появления «Альтернативы» никакого структурного выражения они не находили. Но если лидеры Германии это брожение до последнего попросту игнорировали, то наш отечественный парадокс в том, что власть настолько же сильно не готова уступать позиции меньшинству, насколько в своей риторике апеллирует к нему. Иногда создается впечатление, что она же сама его и конструирует.

«Национал-предатели» и «пятая колонна», подчеркнуто не называемый по фамилии политик Навальный и те, кто «поураганил в девяностые» — программные заявления власти предержащих почти никогда не обходятся без упоминаний «внутреннего врага».

И это само по себе говорит о влиянии этого самого меньшинства если не прямо на действия политиков, то уж точно на их мысли. Влиянии, несоразмерном его формальным статистическим показателям.

Все дело в том, что в России — а вообще говоря, далеко не только здесь — большинство, от имени которого пытаются говорить герои телеэкранов, еще более иллюзорная конструкция. Большинство — это статика, а политика — динамика, в которой одновременно задействованы миллионы людей и судьбоносные решения приходится принимать ежедневно и даже ежечасно. Поэтому реальны только меньшинства, которые одни только и способны объединяться вокруг мировоззренческих констант.

Пресловутый «политический консенсус» из первого абзаца реально объединяет очень небольшое количество людей — по сути, одно из таких меньшинств, с которым реальное большинство «в принципе» согласно.

«В принципе» — это подобно распространенной уверенности в том, что перед союзом «и» никогда не ставится запятая. Так учили в начальной школе, и лишь немногие знают, что по правилам все несколько сложнее. Политическая задача оппозиционного меньшинства — побыть учителями старших классов и рассказать, как же обстоят дела на самом деле.

Немецкая пресса с тревогой подмечает, что в программах ведущих партий появились нотки, явно позаимствованные из «альтернативной» риторики, даже несмотря на то что, судя по опросам, немцы ее в массе своей не разделяют. На самом деле это вполне естественный процесс: стоит альтернативному меньшинству оформиться, как оно начинает диктовать новый язык, а остальные стараются выучиться ему как можно быстрее.

Но это также и плата за слишком долгое игнорирование протестных настроений, которое и заставило их носителей искать новые организационные формы, а не примыкать к уже существующим.

В России есть два традиционно сильных оппозиционных меньшинства. Настолько традиционно, что, согласно распространенному мнению, родословная обоих корнями уходит еще в XIX век, когда их называли «западниками» и «славянофилами». Наследников первых сегодняшняя российская власть бесконечно шпыняет, вторых — попросту игнорирует.

При этом, что характерно, вокруг «западников»-либералов приходится плести целую сеть политтехнологических интриг, мешающих этому меньшинству найти единое политическое оформление. Кто-то из его представителей решит поддержать юное лицо российского либерализма, кто-то даст самый-самый последний шанс старому, кто-то и вовсе выберет бойкот.

Тем временем националистов-«славянофилов» словно забыли где-то в Люблино после «Русского марша». Как будто российские политические лидеры решили брать пример с немецких коллег и их многолетнего отношения к правым радикалам. Но при этом могут чувствовать себя куда спокойнее. Ведь успех «Альтернативы для Германии» — это реакция общества на то, что оно не поспевает за ускорением глобальных политических процессов и усложнение управления ими. И реакция эта — фронтальная, общеевропейская. Русский же национализм, как был, так и остается, вещью в себе. Даже сама немецкая «Альтернатива» для него чужая, потому что отвечает на вызовы другого порядка.

Есть своеобразная ирония в том, что в XIX веке, с которого все начиналось, было ровно наоборот: славянофилы перенесли на русскую почву философию немца Гегеля, в то время как западничество было отечественным ноу-хау.

Но за два столетия ситуация изменилась, и стремление наладить у себя европейские общественно-политические институты стало обычным делом на всем пограничьи западного мира. В этом причина, почему от либерализма не получается просто отмахнуться: даже если он не подкреплен солидной социологической цифирью, за ним стоит мощная культурная традиция.

А главное, что, какой бы элемент современной интеллектуальной инфраструктуры ни попытались построить, он немедленно становится благодатной почвой для нового поколения западников. Потому что подобные институты всегда западного происхождения и просто не могут выжить, если не организуют внутри и вокруг себя соответствующую среду. Обитатели шарашек, из которых вышли первые поколения советских диссидентов, могли бы многое об этом рассказать. Это как в анекдоте про конвейер на советском автозаводе, который, как ни настраивай, а сходит с него все равно танк Т-34 — только в данном случае наоборот.

За меньшинством у власти — география, а точнее сказать, геология, дающая возможность неопределенно долго сохранять нынешнюю общественную систему. А также фрейдистская ярость, с которой против собственных биографий борются перековавшиеся либералы. За оппозиционным меньшинством — историческое время. Его труднее ощутить, но зато его всегда больше.

Впрочем, если бы в России уже сегодня ввели единственный осмысленный избирательный ценз — ценз равнодушия, запрещающий голосование тем, кто «в принципе» согласен — западническое меньшинство победило бы на ближайших выборах. К счастью для российской власти, именно оно первое, кто по идеологическим соображениям выступает против любых цензов.