Цивилизация
На правом берегу большой воды на возвышении стоит многометровая женщина. Она делает шаг вперед с поднятым вверх мечом. Вес женщины 8 тысяч тонн. Внутри женщина полая. Сделана она из железобетона. По женщине как лилипуты, поймавшие Гулливера, ползают 80 человек. Они смастерили 40 ярусов деревянных перекрытий. Из-за этих-то лесов образ огромной женщины двоится, пикселизируется. Кажется, что она пришла в движение.
Это я о реставрации памятника «Родина-мать» на Мамаевом кургане. Памятник сейчас на масштабной реконструкции. Бетон стал отделяться от арматуры, пошел трещинами, нога зависла в воздухе. Меч ночами воет. Того гляди, вся родина завалится на бок. А с символами шутки плохи.
И тут меня попросили объяснить в колонке, почему Родина в лесах круче Родины без лесов. «Почему это так круто выглядит издалека и вблизи, и визуально, и по смыслу».
Ну, во-первых, это знаменитый эффект «остранения». То есть когда что-то привычное становится странным.
Знакомое, обыденное имеет свойство переставать существовать: оно как бы есть, а как бы и нет его – стирается. Как мозаика, по которой ходят тысячу лет. Как сторублевка. Как дважды два четыре. Чтобы дать новую жизнь – нужно заново увидеть. Чтобы заново увидеть – нужно поместить объект в непривычный контекст, посмотреть с непривычного ракурса или совершить над ним еще более гнусную насильственную процедуру, разъять, разобрать на детали, переосмыслить. Или, если говорить по философской фене, деконструировать. Желательно, чтобы во время этой спасительной процедуры объект потерял даже название. То есть стал и выглядеть, и осмысляться по-новому. Именно поэтому уже сейчас поток туристов к памятнику вырос в разы. Интересно же...
«Мужчина в обтянутых панталонах пропел один, потом пропела она. Потом оба замолкли, заиграла музыка. Они пропели вдвоем, и все стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, кланяться». Так впервые приемом остранения воспользовался Лев Толстой, описав знакомую всем оперу как совершенно непривычное действо...
«Родина-мать» – самая знаменитая аллегория патриотизма. «Патриотизм на реконструкции», скажем так, нравится нам, потому что мы видим своими глазами деконструкцию понятия «родина» – эстетическую и концептуальную. А с деконструированным патриотизмом, с патриотизмом под вопросом – нам интересней находиться в диалоге. Чем с дуболомным, однозначным.
Венера в мехах (зачеркнуто), Родина в лесах нам нравится, потому что патриотизм утверждается теперь не прямолинейно и не соотносится с советской кондовой традицией прочтения патриотизма – а оспаривается и переосмысляется. Внешне пикселизированный памятник выглядит более современно. В пикселизированном виде вам любой Петр Первый любого Зураба Церетели покажется интересным.
Вообще говоря, только этим и занимаются искусство и мысль – пытаются уйти от обыденный логики, от привычного стертого восприятия: начиная от Сократа, заканчивая Пикассо и Уорхолом. Глумятся над святынями, то есть.
Сократ жил во времена, очень схожие с нашими, требующими переосмысления. Ну, времена его и деконструировали (Сократа обвинили в оскорблении верующих и казнили).
Даже современные тексты у нас пишут вот так, без цельности, фрагментарно, пикселизированно, как по кочкам скачут. Важен не цельный образ, не структурированная мысль – ценна пикселизация сама по себе. Импрессия, горстка впечатлений. Это так модно. Как будто не текст, а черновик. Как будто не картина, а набросок. И все, что зыбко, все, что под сомнением, все, что в движении – милее глазу, чем любое уверенное, определенное, утвердительное.
Сегодня, как пишут в фейсбуках, обозначая собственный статус, «все сложно». Нет ничего точного и ясного. Все ценности оспариваются, под вопросом далеко не один только патриотизм, но и все вообще, в особенности же любые бинарные оппозиции: рай – ад (имеем кризис религии), добро – зло, хорошо – плохо (имеем кризис нравственности), мужчина – женщина (имеем расцвет феминизма, ЛГБТ), либерал – патриот (имеем кризис государственного и национального патриотизма). «Как-то это все... несовременно», — как сказала наша остроумная бухгалтер, чуть поколебавшись, подбирая нужное слово, когда мой друг отказался принять деньги в конверте.
Кстати, памятника-то три. А не один. У Родины есть братья. Братьев четыре. Два – в Магнитогорске ( Памятник «Тыл- фронту»). Один – в Берлине («Воин-освободитель» в Трептов-парке).
Это триптих. Скульптурная композиция на полмира. Групповое упражнение с мечом. В Магнитогорске меч выковали. В Сталинграде подняли. В Берлине опустили.
Схожую с нашей деконструкцию осуществил знаменитый режиссер Сергей Лозница, который снял фильм «День Победы» о том, как 9 Мая отмечают в берлинском Трептов-парке. Влез, можно сказать, с камерой внутрь символа и давай там все деконструировать. По сути, режиссер изнутри монумента наблюдает за поведением празднующих. Как будто ничего страшного. Портрет очень объемный: и привлекательный, и отталкивающий, и страшный, и ироничный, и комичный – всякий. Хотя нам даже законом запрещена деконструкция в отношении идеологических святынь...
Но есть одно место на земле, где слова «патриотизм» и «любовь к родине» отзываются болью и драмой. Это наша с вами страна, друзья.
Но в каком виде здесь существует патриотизм? Либо в истерическом варианте «патриота», который едет на топливе пропаганды и заправляется национальным неврозом. Либо в варианте национального суицида «либерала», который «ой, а давайте объявим войну цивилизованной Америке и завтра сдадимся». Такие крайности?
Но есть еще вариант.
На знаменитом разогнанном митинге в жаркую субботу холодного лета 27 июля 2019 года митингующие (гнилые либералы) скандировали… знаете что?! Они скандировали: «Мы любим Россию!» Это, выходит, главное послание «либералов» противостоящему лагерю...
Само слово «патриотизм» в современном значении появилось в 1717-м, и это редчайший случай, когда рождение термина в языке имеет точную дату. Появилось оно в ответ на «шведские неправедные клеветы» в адрес Петра Первого из-за того, что он неправедно начал войну против Швеции. «Праведно!» — ответили патриоты. (Само слово заимствовано из греческого, где «патриот» имело значение «соотечественник»).
XVIII век эксплуатировал этот концепт очень активно. Но особенно полюбил «патриотизм» тоталитарный советский режим. Только картофельные поля патриотизма он и окучивал. Ну, на пару со свекольными полями ресентимента в адрес гнилого Запада и врагов народа. Прославляя любовь к родине как к империи, советская эпоха зажимала локальный патриотизм, то есть любовь к малой родине – до такой степени, что репрессировало краеведение как науку. После падения империи в 1991-м, большой патриотизм стал загибаться. Зато воскресла любовь к малой родине, обнаружив такое чудесное явление как «краеведческий рэп», когда молодые люди хотят слагать рэп про свою малую родину, ни шиша про нее не знают и вынуждены, о ужас, читать краеведческую литературу.
Что происходит с патриотизмом в мире? А, оказывается, что его нет... Ну то есть нет в каком-то понятном конструктивном виде.
Ищу сейчас сопродюсера на Западе для своего документального фильма. Это будет фильм о бакинских армянах, которые давно живут в глухой провинции в Америке. Чудеснейшим образом они являются российскими патриотами и сторонниками Путина. Очаровательные герои со сложной судьбой и драматическими и авантюрными жизненными приключениями во всем убедительны для иностранцев, но одна часть синопсиса остается трагически непонятной.
Как можно быть патриотом страны, которая тебя бросила, сынок, когда ты в пижаме бежал от погромов времен Карабаха, к которой ты, к тому же, не принадлежишь по крови – вопрошает автор (я). Почему этим людям кажется перспективнее идентифицировать себя с советской общностью, преемником которой они видят Россию? Почему менее перспективной им кажется идентификация с современной Арменией, или с Баку, или с современной Америкой? Баку, говорят, был городом советского рая, там советская идея была реализована, может быть, с наибольшей полнотой... Именно бывший советский опыт кажется для них наиболее актуальным.
В общем, пытаюсь заинтересовать Запад этим сюжетом – просят поменять одно слово. Единственное. «Патриотизм». Нет, они его не «не любят». Они его не понимают. Там это слово никак не отзывается, не резонирует ни с какой аудиторией. Просят поменять на слово «идентичность» как наиболее актуальное для современного Запада. Я прошу прощения. Я ссылаюсь на трудности перевода.
Только это ошибки перевода не с языка на язык, а с культуры на культуру, с цивилизации на цивилизацию.
Потому что только по-русски слово «патриотизм» продолжает существовать в том значении, в котором оно просуществовало более четырех веков.
В современном мире конструктивной любви к большой родине совсем не находится места. Может быть, с родины вообще не надо снимать леса? Может быть, можно так оставить, а? На постоянной реконструкции? Ну, во-первых, это красиво...
