Кризис и рояль

Те, кто пытаются сейчас, шутя или всерьез, сказать, что рады кризису, — получают наотмашь. Мысли о том, что пусть сильнее грянет буря — не очень-то популярны. Не резонируют с общим настроением.

Однако…

Вчера рассказали неприятную историю. О том, что из выживших в концлагерях именно у психически нездоровых людей осталось меньше всего травмирующих воспоминаний. Если люди обычные никогда потом не могли забыть ужасов лагеря — то маргиналы переживали катастрофы довольно легко. Внешняя трагедия наконец стала созвучна их внутренней.

Их внутренняя боль, внутреннее отчаяние им слышнее, чем катастрофа внешняя.

У обычных людей в спокойные времена работает защита. И чем обычнее человек — тем прочнее защита. Любая брешь в его счастье и благополучии является для него откровением.

«Я к смерти готов». «А с чего ты взяла, что ты должна быть счастливой?!» — эти две известные реплики Мандельштама (последняя обращена к жене) с неодобрением встречаются людьми. Ну, это Мандельштам, человек ненормальный... А мы люди простые... как, по словам Надежды Яковлевны, говорил один их знакомый: «Мы не Достоевские. Нам лишь бы деньги».

Так вот я, собственно, хочу написать о том, как обычные люди, которым лишь бы деньги, массово превращаются в достоевских на фоне кризисов.

Кризис у нас — общий, тотальный. Собственно кризис рубля — лишь одно из внешних проявлений его. Он наше спасение. Он должен был случиться. Хорошо, что стало плохо!

Во времена кризисов всегда есть те, кто проигрывает, и те, кто выигрывает. Но не только шакалы и маркитанты выигрывают на войне. И не только юродивым радостно зрелище бури и жалкий вид тех, кто спасает свои шкуры. Есть еще люди, кому полезен кризис... Есть еще сферы... И эта сфера искусства.

В кризисы художнику хорошо думается.

«Мы с вами делали программу про гвозди!» — шепчет мне рыжая девушка, мешая слушать мастер-класс самого Виктора Косаковского, великого чудака и гениального документалиста. Девушку я не знаю.

Про какие гвозди?!..

Это новая набравшая первый свой курс Московская школа кино на Артплее. Здесь же — в соседних аудиториях — Британская школа дизайна. Школа архитектуры. Пространство очень радует глаз. Их мастер — чуть не единственный в России режиссер, который с уважением относится к профессии. Откуда это все взялось в центре наших субтропиков? Этот оазис прекрасного образования на фоне бушующего за окном кризиса?

Виктор Косаковский — гость. На каждом своем мастер-классе он повторяет: «Идите за мной! Отказывайтесь от заказа! Правда, слушая меня, вы будете нищими».

Косаковский снял множество великих фильмов. Зная его, можно не сомневаться, что он не рисуется. Он отказался учить Ларса фон Триера документалистике. Две недели из отведенного на съемки месяца он способен по 18 часов в сутки собственноручно долбить дерево, чтобы с его помощью получился один-единственный (ставший потом знаменитым) кадр. Он собственного сына сделал подопытным — лишив его возможности с рождения видеть зеркала, а потом вдруг поставил перед зеркалом (фильм «Свято»).

Если бы не животик, новый айфон и полтора миллиона долларов бюджета на его доккино, я бы думала, что передо мной святой от документалистики.

Настоящий режиссер — монах. Настоящая режиссура — подвижничество. Косаковский такой. Монах XXI века. Но хитрый. И все время шутит. И изображает старца Зосиму, озаботившегося проблемами кино.

«Мы с вами делали программу про гвозди!» Дались тебе эти гвозди!.. Девушка мешает мне сосредоточиться на великом мастере и его рыцарской подвижнической правде.

А ведь точно!.. Действительно вспоминаю, мы придумывали одну передачу для Первого... И да, это был заказ. Но я же не доделала! Я же уволилась, дорогой Виктор Косаковский. Я же не смогла. Девушка работала на какой-то технической должности и не имела ровно никаких амбиций ни в каком направлении. Теперь она учится на режиссера у мастера, о каком только можно мечтать.

Я завидую всем, кто учится в Московской школе кино. И в Британской школе дизайна. Это второе образование и поставлено определенно хорошо. Оказывается, сейчас обвальный спрос на второе образование. Но не на прагматическое: как добыть копеечку. А — на плохо применимое в любые времена — в сфере искусства.

Здесь на сценографов, на режиссеров, архитекторов учатся бывшие бухгалтеры, программисты, адвокаты и бизнесмены. Им от 25 до 45 лет. Оказывается, это так всегда в кризисные времена. Этот удивительный факт производит на меня чуть ли не большее впечатление, чем собственно мастер-класс.

До кризиса спрос на профессии в сфере искусства падает. А в кризисные времена — резко возрастает.

Мой дядя Виктор Юзефович — музыковед и альтист, трудился в СССР много лет над биографией Давида Ойстраха. Его работу по Ойстраху страна оценила в огромную сумму, равную автомобилю «Волга». А потом он переехал в Вашингтон. И трудился там много лет в Библиотеке Конгресса над биографией Сергея Кусевицкого... А потом он вызвал рабочих, чтобы те перевезли его рояль на другую квартиру. И рабочие за транспортировку рояля получили вдвое больше, чем он зарабатывает за две недели. Это навело его на мысль о глобальной девальвации профессий искусства. И он сильно погрустнел.

И вот тебе, пожалуйста.

В кризисы всегда так. Мне рассказывает флейтист Андрей Алпатов.

Именно в кризисы 1998 и 2008 годов к нему учиться игре на флейте приходили не музыканты и не дети, как обычно, — а взрослые люди, имеющие другую профессию, дававшую хороший доход.

Достоевский в «Дневнике писателя» описывал одну болгарскую старуху, на глазах у которой турки вырезали всю ее семью. С тех пор она не могла говорить о своем горе. О своем горе она могла только слагать песни.

Среди учеников Алпатова в кризис 2008 года был один юрист, очень много программистов и один очень крупный бизнесмен. К бизнесмену приходилось приезжать в его офис на Тверской, занимавший два этажа. Тот присылал за учителем шофера. Водители всегда были разные, но как только флейтист садился в машину, он слышал: «Сейчас мы пробочку объедем», и все без исключения шоферы выезжали на встречную и гнали с дикой скоростью. Когда кризис кончился, бизнесмен исчез и флейтист выдохнул — это означало конец езды по встречке.

Светлана Алексиевич пишет, как в 1992 году стали презрительно относиться к «гуманитариям»: «Грянул капитализм. «Гуманитарий» звучало как диагноз».

И так уже повелось с тех пор. А ведь слово «гуманитос», если вспомнить, означает «очеловечивание»...