Переломный сентябрь

Празднование 100-летия Первой мировой войны еще недавно мыслилось как череда госмероприятий, последовательно отрабатывающих все главные события 1914–1918 годов. По крайней мере те, что происходили на Восточном фронте.

С величавой пышностью готовились отмечать столетние юбилеи не только российских побед, но даже и отдельно взятых поражений. Ведь и то и другое — духовные скрепы. Задача одних — вселить гордость, а других — бдительность.

Уже пару лет назад из высочайших уст прозвучала наша домашняя версия Dolchstoßlegende (сказания об ударе ножом в спину, нанесенном будто бы левыми и евреями, с помощью которого немцы-националисты объясняли поражение своей страны). «Мы проиграли проигравшей Германии — по сути, капитулировали перед ней, а она через некоторое время сама капитулировала перед Антантой». И все по вине большевиков, которые «совершили акт национального предательства».

Не будь политический сезон-2014 так обременен совсем другими заботами, казенное ТВ разукрасило бы брестскую капитуляцию 1918 года всеми цветами своей ядовитой палитры.

Идеология традиционных ценностей предъявляет неограниченный спрос на внутренних врагов, хотя бы и изысканных в перипетиях прошлого века.

Но, по случаю разрыва с Украиной, всю эту заботливо составленную юбилейную программу пришлось скомкать, а масштабы торжеств — урезать. Сонмища врагов нашлись в текущей действительности, безо всяких обращений к истории.

Тема давней войны стала довеском к пропагандистскому обеспечению войны сегодняшней. Рассуждения об «уроках Первой мировой» сами собой отошли на второй план.

Честно сказать, коллизии Первой мировой войны и в самом деле не очень-то подходят для объяснения того, что происходит сейчас. Сегодняшний мир не похож на тогдашний, и логика событий другая. За исключением одного впечатляющего сходства. Притом сходства не столько в событиях, сколько в состоянии умов в переломный момент.

Ровно сто лет назад, в середине сентября 1914-го, закончилась битва на Марне. Немцы убедились, что их план блицкрига (шестинедельного разгрома Франции с последующим поворотом всех сил против России) безоговорочно провалился.

В том же сентябре победоносные для немцев операции в Восточной Пруссии показали, что предвоенные российские надежды на равных воевать с Германией не сбылись, а неудачи австрийцев в Галиции убедили их, что их собственные намерения взять верх над Россией еще менее реалистичны.

А до этого был сорван французский «План №17», который с полной серьезностью предусматривал победное вступление в Эльзас-Лотарингию. И наконец, в сентябре же Британия поняла, что, вопреки первоначальным своим намерениям, ей придется создать и бросить в сражения массовую сухопутную армию.

Именно сентябрь 1914-го, второй месяц великой борьбы, впервые приоткрыл ее участникам, во что они ввязались. Решительно все пошло не так, как они еще недавно воображали.

Скрупулезно составленные планы рухнули, причем разом у всех конфликтующих сторон. Объединявшая будущих противников накануне войны мысль, что схватка будет не очень длинной, не особенно кровавой и не слишком затратной в материальном смысле, оказалась абсолютно бредовой.

Впереди замаячило бесконечно долгое противостояние с не поддающимися прогнозу жертвами и неясным исходом. Никакого сходства с тем, что все они молчаливо подразумевали летом, когда решили броситься друг на друга.

Если рассуждать отвлеченно, то эта принципиально новая ситуация вроде бы располагала тех, кто принимал решения, признать ошибки и радикально переосмыслить свои установки. Пожалуй, даже подумать, нельзя ли как-нибудь вернуться обратно в беспечный предвоенный мир, память о котором была еще совсем свежа.

Но в действительности ни малейшего шанса так поступить ни у кого не было.

Перед тем как броситься в бой, народы в полном согласии со своими правителями отрезали себе любые пути к отступлению. Можно ли было «взять обратно» тот патриотический экстаз, который за неделю-другую охватил все противоборствующие державы? Немногие голоса, не попадавшие в общий хор, умолкли сами собой.

Интеллектуалы во всех странах, не сговариваясь, поняли вдруг, что происходящее — это не какой-нибудь там очередной конфликт интересов, а великое столкновение несовместимых друг с другом цивилизаций, вся предыдущая история которых была лишь подготовкой к этой схватке.

Люди попроще держали в руках предметы домашнего обихода с надписями «Gott strafe England» («Боже, покарай Англию») или любовались плакатами Казимира Малевича с зажигательными стишками Владимира Маяковского: «Шел австриец в Радзивилы, да попал на бабьи вилы!» (там и в самом деле был намалеван поднятый на вилы и истекающий кровью человек в австрийской форме).

Ставки были подняты до предела. Из этой ловушки хода назад уже не было. Только вперед. Собрать все силы и ресурсы. Всем встать под ружье. Стоять до последнего.

Так и сделали. И не могли иначе. Черта невозврата была пересечена еще до того, как подлинную цену этого невозврата могло осознать хоть сколько-нибудь заметное число людей — что в верхах, что в низах.

В этом, по-моему, и состоит главный для сегодняшнего дня и для сегодняшнего нашего кризиса урок Первой мировой. Который, как и любые прочие исторические уроки, вряд ли кого-то научит. Хотя бы потому, что подлинный его смысл никому не интересен.

Этот смысл вовсе не в том, что все стороны, дескать, одинаково виноваты. Я не считаю, что Украина провинилась перед Россией тем, что прогнала Януковича и захотела в Европу.

Урок в том, что ложь и истерия, идущие впереди решений, не дают остановиться даже тогда, когда многим понятно, что подсказанная ими дорожка ведет туда, откуда возврата уже не будет.