«Убей в себе лебедя»

Недавно я шел по улицам и увидел надпись. Я вообще люблю читать то, что пишут на стенах. Но в этот раз было совсем гениальное. «Убей в себе лебедя».

Не каждому это под силу. Вот герою короткого рассказа Михаила Пришвина убийство лебедя не удалось.

«Художник Борис Иванович в тумане подкрался к лебедям близко, стал целиться, но, подумав, что мелкой дробью по головам больше убьешь, раскрыл ружье, вынул картечь, вложил утиную дробь. И только бы стрельнуть, стало казаться, что не в лебедя, а в человека стреляешь. Опустив ружье, он долго любовался, потом тихонечко пятился, пятился и отошел так, что лебеди вовсе и не знали страшной опасности.

Приходилось слышать, будто лебедь не добрая птица, не терпит возле себя гусей, уток, часто их убивает. Правда ли? Впрочем, если и правда, это ничему не мешает в нашем поэтическом представлении девушки, обращенной в лебедя: это власть красоты».

Над Михаилом Михайловичем красота тоже имела известную власть. И женская, и страшная – времени. Вот ты живешь свою жизнь, пишешь про капель, лебедя, природу, а в дневниках – прячется щука, зеленеет еще не сваренный в партийных чистках рак.

— Однажды Михаил Михайлович возвращался с охоты и увидел, что его дом горит, — вспоминают служители дома-музея в деревне Дунино. — Он вбежал в горящую комнату и, как сам он после вспоминал, не успел деньги взять, некогда было и шубу схватить, но вытащил саквояж. Дом сгорел, дневники спас.

Чего же так он дорожил своими дневниками? Что он там понаписал, в своем Дунине?

Например, такое.

«Я — Сталин. Каждый — Сталин. Пока мы не освободимся внутри себя, ничто не изменится».

Лучше бы он про уток писал. Но Пришвин и сам понимал, что творит крамолу.

— В случае угрозы ареста или какой другой беды предполагалось погрузить в эти баки напечатанную копию всех пришвинских дневников, запаять крышки и закопать в потайном месте, — опять же вспоминают музейные работники.

Однако в горящий дом за ними все-таки рванулся. Сгорели бы, и не надо было бы их прятать. Но охота пуще неволи, тайная свобода выше страха, а рукописи, как известно, не горят. Пусть и в деревянных домах. Даже сам копии с них делал. Не убий в себе лебедя. Даже если этот лебедь потерял инстинкт самосохранения.

«Люди исчезают один за другим», — такую запись сделал Пришвин в 1937 году. (Кстати, когда 1986 сотрудники музея в Дунине включили эту запись в общий корпус «Собраний сочинений Пришвина», ее в печать не пропустили.)

«Я храбрый заяц», — писал о себе сам Пришвин. Но старый. Охота, как уже было сказано, пуще неволи, тайная свобода выше страха, рукописи, как известно, не горят, а тоска по любви не умирает даже в семьдесят.

Жизнь идет, тетрадки накапливаются, дневники пишутся, и ими надо с кем-нибудь поделиться. И вот старый Пришвин начинает думать, куда продать или завещать свой архив. И приступает к поиску секретаря. Тогда новая любовь и приходит.

Между ними 27 лет разницы. Валерия Дмитриевна Лебедева (здравствуй, птичий привет, пусть и от нелюбимого первого мужа) к сорока годам пережила и расстрел отца, и безответную любовь (того человека тоже расстреляли), вышла по глупости неудачно замуж, потом грянул арест, потом она отправилась в ссылку. (Валерия Дмитриевна была верующая и продолжала ходить в церковь, хотя это тогда не приветствовалось.)

И тут опять возникает тема записной книжки. Сперва Пришвин ничего не пишет из разряда особо личного, а потом – вдруг запись: «После нее остался у меня голубь в груди, с ним я и уснул. Ночью проснулся: голубь трепещет. Утром встал — всё голубь».

Вот он, пощаженный лебедь. Это он передал по цепочке в птичье царство, что этого человека надо тоже пощадить: полюбить.

В мае 1941 (через два месяца началась война) Пришвин запишет в дневнике: «После того, как мы с тобой сошлись, я, наконец, перестал думать о путешествиях… Ты расточала дары любви своей, и я, как баловень судьбы, принимал эти дары… Потом я тихонько, босыми ногами ушел на кухню и там сидел до утра, и встретил рассвет, и понял на рассвете, что Бог создал меня самым счастливым человеком».

Потом была война, послевоенное время, закручивание гаек, дело врачей, смерть Сталина.

А 16 января 1954 года Михаил Пришвин умер. Кстати, именно 16 января четырнадцать лет тому назад в его дверь постучала его последняя, еще не узнанная тогда им самим, женщина. Меня всегда зачаровывают такие цифровые совпадения.