«Человек всю жизнь не живёт, а сочиняет себя, самосочиняется», — сказал однажды Федор Достоевский. Я пытался установить, где он это сказал, но тщетно. Пришлось поверить на слово растиражированной цитате. В конце концов, не так уж и важно: говорил это Федор Михайлович или нет. Может, и присочинил кто. Какая нам разница?
Ибо всё – придумка, вся наша жизнь – приписанные кому-то слова. «Вот, смотрите! Вы такое сказали!» — трясет особо обеспокоенный нами соглядатай нашей жизни (а таких теперь, в открытой системе нашего мира, всё больше и больше). Мы смотрим на виртуально трепещущий перед нашим носом белый листок – не знаем, что сказать. «Не помню», — говорим.
Ксении Собчак ставят в вину, что однажды она заявила, что Россия — это «страна генетического отребья», проще говоря – мусора. Ей теперь до сих пор это в каждое колесо символической палкой вставляют. Ксения оправдывается: «… речь идет о генетической катастрофе, которая произошла в стране в результате Гражданской войны, революции и раскулачивания».
Я люблю Собчак, меня ее оправдания устраивают. Но бдительных граждан – нет.
«Говорят, что кошки видят мир в оттенках серого, зелёного и голубого. А воробьи — в розовом цвете. Я, конечно же, ближе к коту, но порой прихожу в радостно-воробьиное состояние», — написала одна девушка. Напомни ей через год эти слова, удивится. Но мне это высказывание понравилось.
Мы помесь кошки и воробья. Кошачьи воробьи. Воробьиные котики. Мы видим весь мир в сером, а себя – исключительно в розовом.
… Но если вдруг они все замолчат
и перестанут плакаться, как дети,
они почувствуют, что через них сейчас
(как через нас, живых, пять-шесть секунд назад)
проходит розовый и серый ветер.
И серый ветер — всех печальней нам,
а розовый — счастливей, чем мы знали.
И в этом больше одиночества, чем там:
когда нас не любили и бросали, — написал некогда один теперь уже мертвый поэт. И был прав.
Если мы все замолчим (хотя бы на минуту), то поймем, что врагов не так уж и много. Есть, конечно, иногда даже предостаточно, но не-врагов все-таки куда больше. Просто мы всё время говорим, мелем языком, молотим пшеницу бесконечной речи. Нам некогда в этом разобраться.
Владимир Жириновский однажды залепил в адрес Аллы Пугачевой: «Вы, артисты, как последние проститутки ложитесь под любого руководителя за деньги! Она законов не читает. У нее закон один — менять мужей каждые пять минут!»
Ничего! Аллочка Борисовна выжила.
Дизайнеры Доменико Дольче и Стефано Габбана (их недавно еще Никас Сафронов обвинил в том, что они украли его идею) — коллеги сейчас и любовники в прошлом. Модельеры открыто заводят романы с мужчинами, но при этом не допускают гомосексуальные браки. Об этом кутюрье заявили в интервью итальянскому журналу Panorama: «Семья должна быть традиционной. Также мы отрицаем искусственное оплодотворение, которое противоречит замыслу природы, и возможность однополым парам усыновлять детей».
Тут все хороши. И ребята-геи, ратующие за «скрепные» ценности, и Сафронов, который обвинил их в плагиате.
Модельеры начали выпускать вещи с любопытным принтом – торсом человека с головой животного. Сафронов утверждает, что использовал этот прием еще в 80-е годы. По словам Никаса, еще в советское время он посещал европейские музеи, срисовывал портреты мастеров прошлого, совершенствуя свой художественный дар».
Он совершенствовал, а они сперли. Шуми, шуми, серый ветер.
… В Аргентине есть пещера, где первые люди оставили на стене отпечатки своих древних рук. Она так и называется теперь – «Пещера рук». Девять тысяч лет назад вдруг в голову нескольким десяткам людей пришло оставить на каменной твердыне отпечатки своих ладоней.
Ученые считают, что там запечатлены в основном левые руки, причём это всё руки мальчиков-подростков. Это, дескать, позволяет предположить, что нанесение изображения своей руки входило когда-то в обряд инициации. Мальчик, становясь взрослым, должен был оставить контур своей руки в этом священном месте. С помощью краски (что-то там было найдено рядом, я не вчитывался) эту идею оказалось возможным воплотить. Ну не знаю!
Шумит розовый ветер, и, кажется, если смотреть на эту стену, что из скалы будто тянутся к нам руки давно умерших людей. «Это один из самых волнующих памятников каменного века, — восклицает одна научно-популярная книжка. – Но что он означает, нам неизвестно».
И не надо.
Мальчиков, оставивших эти отпечатки, уже давно нет в живых. Съел медведь, забодал носорог (сейчас выяснится, что носорогов тут не водилось, но что мне вас слушать, людей с генетическим мусором в метахондрии?), кто-то дожил до старости и просто умер. Лет в тридцать.
Что нам до них?
Посмотрим на всё это как просто на каменные стихи. Без рифмы, без строфики, без понятного смыла, но с примерно одинаковым размером (одна ладошка – один слог). И запомним простой урок: «Человек всю жизнь не живёт, а сочиняет себя, самосочиняется».
И простим людей. Ну не всех, конечно. А только некоторых.