Цивилизация
Я стою на главной площади Венеции Сан-Марко, и моя подруга показывает мне рукой куда-то в сторону Дворца дожей.
— Вот здесь, — говорит она, — и сидел известный ловелас Джакомо Казанова. А чего добились вы?
Я слежу прямо за ее рукой и, пропустив упрек мимо ушей и даже не видя самой тюрьмы, по фильму Феллини вспоминаю, что Казанова томился именно там, под самой крышей Дворца дожей, в легендарной тюрьме Пьомби, чьи крыши и стены были покрыты свинцовыми пластинами.
— Даже само название Пьомби свидетельствует об этом, потому что piomb по-итальянски означает «свинец», — продолжает умничать моя подруга.
— А почему он здесь очутился? — спрашиваю я.
— Очень много любил! — вздыхает она, как все девушки, очень романтичная.
И в этом она права. Попал Казанова сюда именно после обвинения в том, что прелюбодействовал с очередной чужой женой, и, как он это быстро выяснил, чужая жена того не стоила. Тюрьма размещалась прямо под крышей дворца и представляла собой отдельную пытку. Зимой свинцовые плиты не защищали от холода, а летом, наоборот, сильно нагревались. Узники очень мучились. Но Джакомо Казанова не унывал. Дальше с ним стали происходить какие-то совершенно неправдоподобные чудеса.
Так, однажды во время прогулок по тюремному двору Джакомо нашел кусок черного мрамора и железный прут (вот так лежали в тюремном дворе железный прут и кусок черного мрамора, дожидались нашего героя, думали — что же так долго он не идет?). А потом, найдя, сумел еще как-то незаметно пронести их в свою камеру. В течение двух недель Казанова затачивал этот прут на камне и превратил его в подобие пики. Как только инструмент был готов, он начал бесшумно долбить деревянный пол под своей кроватью, зная, что его камера находилась прямо над кабинетом Инквизитора.
Бесшумно! Я обращаю ваше внимание на это слово «бесшумно». Вы когда-нибудь пробовали что-то долбить бесшумно? Над кабинетом Инквизитора?
Вы даже куриную грудку отбиваете так, как будто стреляете из установки «Град», хотя, как известно, куриную грудку отбивать вообще нет никакого смысла. Это же не отбивная!
Однако наш герой был бо́льший удачник, чем вы. И поэтому дыру в полу все-таки проделал, задумав бежать через нее во время карнавала, когда ни один человек во всей Венеции не сможет удержаться, чтобы хоть одним глазком не взглянуть на это бесовское действо. Включая самого божественного Инквизитора и его слуг. Однако в этот момент удача опять отвернулась от нашего героя: за три дня до установленного срока Казанова был переведен в бо́льшую по размерам светлую камеру с окном. Это его почти уничтожило.
«Я сидел в кресле, недвижимый как статуя, — писал он позднее в своей известной книге воспоминаний, — словно пораженный громом. Осознавая, что все мои труды пошли прахом. Но раскаиваться мне не в чем. У меня отняли надежду, и мне оставалось только не думать о том, что со мною станется дальше».
Однако он подумал. И дальше решил пойти другим путем. Через потолок. Он тайно связался с одним заключенным в соседнем узилище, передал ему свою пику в Библии, и когда тот проковырял проем в потолке своей камеры, то сперва сам вылез на крышу, а потом проделал такую же дыру в потолке камеры Джакомо. (С ума сойти! — думаю я, читая эти сведения в интернете. — Стахановцы какие-то!)
Но, видимо, Казанова и чувствовал себя именно таким небесным стахановцем. Потому что, прежде чем выбраться через отверстие в потолке (обратите внимание: опять же вверх!),
Казанова оставил записку с цитатой из 117-го псалма: «Не умру, но буду жить и возвещать дела Господни».
Господнее знамение не заставило себя долго ждать: Казанова покинул Пьомби при звуке полночного колокола. Господь благословил его на дальнейшие подвиги, чтобы потом отвернуться. Так всегда бывает: нами играют как в карты, пока мы представляем собой хоть какой-то интерес. Потом нас — замасленных и с подогнутыми краями — выбрасывают на свалку Истории, чтоб заменить новыми, глянцевыми, скользкими и краплеными. Старые картонки уже никому не нужны. Пережившие свое время любовники — тоже.
У Марины Цветаевой есть пьеса в стихах, которая называется «Феникс» и которая как раз рассказывает про последние годы этого великого, но уже постаревшего и поэтому обесценившегося карточного любовника.
В 1785 году, после смерти своего очередного могущественного покровителя, Казанова начал подыскивать себе другое место. В конце концов он становится смотрителем библиотеки графа Йозефа Карла фон Вальдштейна, камергера императора, в замке Дукс в Богемии.
Хотя служба у графа Вальдштейна обеспечила Казанове безопасность и хороший заработок, он описывает свои последние годы как принесшие скуку и разочарование, хотя именно тогда он и пишет свою книгу (это показательно: книги не пишутся от скуки, они должны писаться от переизбытка сил, от невозможности их не писать).
Его здоровье ухудшается (вероятно, сказываются и венерические заболевания), старческие воспоминания никому не нужны, он одевается старомодно, он пережиток прежних лет, он смешон, и граф часто игнорирует его за столом, не знакомя с важными гостями.
К тому же Казанова, обладая в старости дурным характером, умудрился перессориться со всеми другими обитателями графского замка. В отчаянии и от вполне понятного человеческого одиночества Казанова задумывается даже о самоубийстве, но, как и тогда в тюрьме, его опять тянут наверх — через потолок собственных сил. Он знает снова только одну мысль: он должен закончить мемуары. Он их заканчивает и умирает.
Именно об этом последнем возрасте Казановы и пишет Цветаева в своем уже упомянутом «Фениксе».
«Разлука — тоже ремесло,
Но есть и мастерство разлуки…», — говорит один из героев этой маленькой пьески.
И с этим трудно поспорить.
Через 100–150 лет Венеция уйдет под воду. Уйдет под воду Сан-Марко, свинцовая тюрьма, память о неудачнике и одновременном счастливчике Джакомо Казанове, уйдет под мутноватую полусоленую рябь район Каннареджо, где мы пили вино и ссорились, уйдут под другую, уже символическую, зеленоватую воду небытия демонстративно зашитые на родине рты, пляски в храме, наша великоросская гордость — мы все (и вы в том числе, хотя и считаете, что без вас мир остановится), мы все тоже уйдем под воду забвения. И вся наша сегодняшняя ненависть, невозможность договориться, взаимные упреки, мелкие и крупные травмы себялюбия — все исчезнет.
У той же Марины Цветаевой есть стихотворение, оно короткое, вы уж не пожалейте своего драгоценного времени и прочитайте его, оно про нас:
Я знаю правду! Все прежние правды — прочь!
Не надо людям с людьми на земле бороться.
Смотрите: вечер, смотрите: уж скоро ночь.
О чем — поэты, любовники, полководцы?
Уж ветер стелется, уже земля в росе,
Уж скоро звездная в небе застынет вьюга,
И под землею скоро уснем мы все,
Кто на земле не давали уснуть друг другу.
И даже это стихотворение уйдет в небытие, под поблескивающую на солнце толщу воды.
И если нас всех не жалко, то этого стихотворения почему-то жаль.
Как всего бессмысленного, яркого, живого, ускользающего и бесповоротно смертного.
Что промелькнуло яркой бабочкой над нашими головами в средней полосе России или неубиваемым комаром под старинными крышами Венеции и навсегда исчезло.
